ГАДЮКА

Меня укусила  гадюка. В 20 метрах от крыльца собственного дома. Был июль, только начался сенокос. Мы приехали в деревню, несколько дней обустраивались, и вот — почти все уже готово, из обязательных дел осталось только съездить в Бухалово заплатить налог на землю и дом. Но делать это надо ранним утром, пока вся администрация сельсовета не ушла по своим делам: кто — на покосы, кто — на дойку.

Дорогу к тому времени уже совсем разбили лесовозы, поэтому машину я оставляла в деревне. И вот я торопливо иду от дома по тропинке, присыпанной свежескошенной травой, в деревню и вдруг — словно в костер наступила. Гляжу под ноги, а на тропинке лежит, свернувшись кольцами, большая гадюка и шипит. Еще бы — лежала она себе на тропинке, грелась на утреннем солнышке, никого не трогала, а тут — примчалась какая-то дура и со всего маху на нее НАСТУПИЛА… Естественно, от возмущения она всадила мне все запасы яда и даже — я такого никогда не видела — все чешуйки на шкуре подняла дыбом. Для устрашения врага.

Гадюка было приличных размеров, около метра длиной, толстая и черная, с серым орнаментом по хребту. Как потом сказали мне специалисты — это была гадюка Никольского.

В первый момент я растерялась. Стала судорожно вспоминать, что надо в этом случае делать. Ничего путного не вспомнила. Еще минут 10 мы с мужем дискутировали на тему: надо ли отрубать укушенный палец или достаточно наложить жгут на шею… А укушенная нога горела, как в огне… Наконец, я приняла волевое решение ничего не отрубать и не перетягивать, а немедленно ехать в больницу в Волочок. За 30 км.

Кое-как дошла до машины (собака, как всегда, была с нами), поехали. Ехала по возможности быстро (учитывая состояние дороги), доехали минут за тридцать. Нашли больницу. Из машины до приемного покоя я уже прыгала на одной ноге, муж меня поддерживал. Укушенная нога распухала и чернела на глазах. Сидим в очереди 10 минут, 20 минут… Боль усиливается. Наконец, входим в кабинет. Врач спрашивает — на что жалуюсь, я честно отвечаю — на гадюку.

— А с чего вы взяли, что это — гадюка?

— Так я же ее видела!..

— Давно укусила?

— Около часа назад.

— Куда?

— В средний палец левой ноги.

Доктор шариковой ручкой пометил границу почернения и отека на середине голени и что-то записал в медицинской карте.

— Ну что ж… Надо госпитализировать вас.

— Доктор, вы что? Сделайте мне укол сыворотки и я поеду домой.

— Дело в том… — доктор посмотрел в окно, — что у нас нет сыворотки… Так что лучше вам остаться в больнице.

— Но я не могу… Нет…

— Надо. Другого выхода нет.

Вы когда-нибудь переживали срочную госпитализацию не из дома? Когда в чем был (то есть без всего — без денег, без зубной щетки, без расчески, без одежды) ты оказываешься в госучреждении? А если это — российская глубинка? Никогда не случалось?..

Доктор выписал направление и я поскакала в следующий кабинет. Сдаваться. А там — бабулька древняя, в застиранном халате. Говорит — переодевайся! А на мне — джинсы да майка. И шлепанцы.

— Во что переодеваться?

— Переодевайся!

— Так вы дайте — во что!

Тут бабулька внимательно на меня посмотрела, что-то, видимо, поняла и в задумчивости пошла к стоявшему в кабинете шкафу. Открыла его и снова надолго задумалась. Я заглянула через ее плечо — а там… Впечатление, что это — сто раз стиранные тряпки из полевого госпиталя из-под Сталинграда. Ни одного целого халата, какие-то лохмотья вместо ночных рубашек…

— Что ж тебе дать-то…

Кое-как нашла для меня халат без одного рукава и рубашку с лохмотьями по подолу. Я переоделась.

— Ну, а теперь — на 4-й этаж в «травму», — скомандовала бабулька.

— Да как же я — на 4-й этаж? Я ж идти по лестнице не могу.

— А как хочешь. У нас лифт не работает.

Тут уж мой муж не выдержал. И, несмотря на все запреты и вопли персонала, дотащил меня по лестнице до 4-го этажа. Нашли палату. 10 коек. Одна — свободна. Это — моя. Допрыгала. Села. Мужа тут же погнали из палаты: женское отделение — не положено. Успела отдать ему деньги и документы, себе оставила только мобильный телефон. Осмотрелась: 10 коек, две пустые, на остальных лежат какие-то свертки и стонут. Рядом на койке сидит молодая девушка, грудь, плечо и  рука забинтованы, но как-то странно, даже под бинтами видно, что плоти на плече и руке не хватает, какие-то ямы там, где должны быть мышцы предплечья. Спрашиваю медсестру, что с девушкой. Та, нехорошо усмехаясь, отвечает: «А… Медведь покусал…»

Я растерялась: » У вас тут что, по Волочку непривязанные медведи бегают?..»

— Да нет, не бегают, но если ночью на автозаправке в пьяном виде войти в клетку к голодному медведю…

А в то время, действительно, было модно для привлечения клиентов держать в придорожных закусочных и на автозаправках «живые уголки» — кого там только не было, но чаще всего встречались именно медведи…

Ну и остальные женщины в моей палате были тоже не с простыми травмами — все какие-то страшные увечья, полученные или при бытовых пьянках или от нетрезвых благоверных. Одну женщину привезли из района в тяжелейшем состоянии — ее пьяный муж «на спор» переехал на тракторе. Пили они всей семьей с приятелями мужа, а те стали подначивать мужика: «А слабо тебе свою бабу на тракторе переехать?» Тот, естественно, отвечает: «А не слабо! Ложись, сейчас перееду!» Та и легла на дорогу. А он — переехал.

Но долго слушать рассказы медсестры мне не пришлось, как-то помутнело мое сознание и я стала терять связь с реальностью, тут уж все подхватились и повезли меня в реанимацию. Там я и очнулась спустя некоторое время. Открываю глаза, а вокруг жужжат мухи. Столько их я никогда не видела, мухи были на всем — на потолке, на липучках, на кроватях…

Врач-реаниматолог наклоняется ко мне и спрашивает: «Ну, как себя чувствуешь? «Мушки» черные перед глазами не мельтешат?» Честно отвечаю, что чувствую себя соответственно ситуации, а мельтешат у меня перед глазами не «мушки», а самые настоящие мухи. «Ну, с мухами я ничего поделать не могу, а если станет хуже — зови». И тут она замечает на голени моей почерневшей уже до паха ноги отметку шариковой ручкой, которую сделал врач в приемном покое: «А это что такое?» — «А это врач в приемном отделении пометил, где ногу ампутировать…» — отвечаю. Она как-то нервно хохотнула, посмотрела на меня внимательно и вышла из палаты.

Я огляделась. Слева от меня, рядом с окном, на кровати лежит здоровенный, совершенно голый мужик, у которого из шва, начинающегося у солнечного сплетения и тянущегося до самого паха, торчат дренажные трубочки. Из этих трубочек что-то непрерывно капает в стоящие вокруг кровати тазики и алюминиевые кастрюльки.

Спрашиваю у медсестры: «Что с ним?»

— А пить меньше надо, — отвечает сестра. И, обращаясь уже к непосредственно к мужику: — Что, много вчера выпили?

— Ох, много… — стонет мужик

— Ну и чего с отцом-то не поделил?..

Выясняется, что к мужику вчера приехал  «погостить» отец. Ну, они, как положено, сели, выпили, закусили, сбегали еще за бутылкой, потом — еще, все выпили, а вот закуски им не хватило…Короче, отец что-то сказал не так, мужик — хрясть его по морде, а тот схватил нож со стола и вспорол брюхо собственному сыну снизу вверх, словно борову…

Ладно, лежу, смотрю в потолок, считаю мух… Жара страшная, реанимация на первом этаже, окна отрыты, но — забраны решетками… Мухи тучами летят с улицы на запах мочи и крови.

Медсестра периодически меняет флаконы на капельнице, уже рука болит. Колит мне обезболивающее. (Я потом подсчитала — в общей сложности мне прокапали 11 литром физраствора, как вены выдержали — не знаю.) Дело уже к вечеру, скоро можно будет и поспать, хотя мухи скорей всего не дадут…

Как-то задремала. И тут началось: грохот, крики, топот по коридору, снова крики, звон разбивающегося стекла, мат-перемат… Смотрю через стекло в операционную (мне как раз видно, что там происходит) — а там  медперсонал ловит пациента в белой горячке, на которого не подействовал наркоз и он вскочил во время проведения операции. Ну, просто — Полиграф Шариков, бесчинствующий в операционной профессора Преображенского. Только вот язык, на котором изъяснялись участники этой сцены, был в основном ненормативным. Иногда только искорками вспыхивали вкрапления литературных глаголов типа «держи» или «не пускай», а так все больше слышались междометия с налетом эротики. Наконец, в операционной все стихает, «горячечного» общими усилиями поймали, связали, снова уложили на операционный стол и стали зашивать швы, разошедшиеся при дебоше. Можно и поспать.

Не прошло и получаса — снова: крики, мат… Оказывается привезли девушку в состоянии алкогольного опьянения. День у барышни не задался с самого утра, и жизнь тоже не сулила ничего хорошего… По обыкновению она залила эту боль водочкой и, повеселев, решила, что сейчас самое время покрасить ногти. Села за стол, взяла бутылку ацетона, чтобы снять с ногтей старый облупившийся лак,  да спьяну и пролила ее на себя… Горько тут ей стало, платье все мокрое, на полу — лужа ацетона, как жить дальше?.. Взяла она сигарету из пачки и прикурила… Обгорела вся, от паха до корней волос. Остаток ночи врач пинцетом снимала с обгоревшей кожи приварившиеся куски синтетики, приговаривая: «Терпи, дура, иначе завтра еще хуже будет…»

Спасть хочется — сил нет, все тело липкое от жары, волосы свалялись от пота, мухи ползают по лицу, рукой не пошевельнуть — капельница…Мужик слева от меня постанывает во сне, весь облепленный мухами. За окнами уже светлеет, приближается дождливый рассвет.

Едва рассвело, как в окошко нашей палаты постучали… Я говорю сестре:  «У нас тут гости…» Она пошла, открыла оконную раму пошире, а там стоят двое: мужичонка неопределенного возраста в заношенной и побелевшей уже от времени брезентовой куртке и ярко-розовой, новой, ситцевой кепке на плешивой голове и бабка в такой же брезентовой куртке и старом клетчатом платке… Бабка, утирая слезы, начинает причитать, обращаясь к мужику со швом и трубочками:

— СЫночка, ты как тут? Живой?

— Да, живой я, живой, — кряхтит голый мужик.

— А к нам милиция приходила, — продолжает причитать бабка. — Спрашивали все, как было… Ты уж скажи, сЫночка, что претензиев не имеешь, мол, дела семейные, а то ведь посОдят отца-то… Ты уж скажи им…

— Да, сказал, сказал уже… — отвечает мужик, с трудом поворачивая голову к окну. — Ко мне тоже приходили. Сказал уже — «дела семейные», что же я не понимаю, что ли…

— Ты уж пожалей отца-то, — гнет свое бабка, за спиной которой мнет в руках свою розовую кепку плешивый мужичонка. — Ведь посОдят родимого…

— Да сказал уже , сказал… Не посОдят. — отмахивается голый «сЫночка», поправляя торчащие из живота трубки.

Все-таки семья на Руси — это «вечная ценность».

А после обхода ко мне потянулись посетили, нет, не знакомые — просто врачи больницы. Все-таки: журналистка из Москвы, трезвая, с нормальной речью — с таким человеком и поговорить приятно.

Первой (после ночного дежурства) зашла зав.реанимацией, спросила — откуда я, как оказалась в этих краях. Вспомнили общих знакомых, например — начальника энергосетей района, просто поговорили о жизни… То есть говорила-то, в основном, она, я — слушала. Как-то легко, словно самой себе, она рассказала мне всю свою жизнь: от студенческих лет в Питере до сегодняшнего дня. О том, как мечтала стать врачом, как бродила по Питеру в белые ночи, как получила распределение сюда и вот уже 30 лет работает в этой больнице, вышла замуж, родила детей… Все у нее хорошо. Неожиданно замолчала, глядя в окно, а потом как-то неопределенно махнула рукой: «Не надо меня жалеть…»

Потом зашел хирург из травмы, тоже спросил — как мои дела и откуда я. Оказалось, что он — заядлый охотник, сто раз проходил мимо моего дома и все гадал — чей он? Поговорили о кабанах и медведях, о том, как токуют глухари у меня на лугу, и о том, как зверствует начальник охотхозяйства Борисов… Хирург тоже окончил питерский мединститут. Тоже приехал сюда по распределению, через три года хотел уехать, но как-то не сложилось, потом женился, осел… «Охота здесь хорошая, это спасает… А так бы — давно уже спился…»

По очереди заходили поболтать медсестры из травмы и реанимации — такие славные, ласковые, все учатся в мединститутах… Тоже рассказывали о своей жизни. А я слушала, иногда вставляя пару слов…

Что я могла им сказать?… Что они день за днем, из года в год лечат этих спившихся, потерявших всякий человеческий облик людей, которые режут, рубят, давят и калечат друг друга по пьяни?.. Чтобы потом — заштопанных, помытых и протрезвевших — выписать их из больницы домой, а максимум через месяц в приемном покое получить их же обратно после очередной поножовщины или мордобоя с отягчающими последствиями?.. И что на это — уходит жизнь образованных, интеллигентных людей, много лет проучившихся в столичных ВУЗах, мечтавших в молодости о высокой миссии врача?.. И что этот круг не разомкнуть?..

И не надо тут вспоминать Антона Павловича Чехова и Сахалин!

Бессмысленность происходящего, этот сизифов труд врачей произвели на меня гораздо большее впечатление чем, собственно, укус гадюки. Может быть, гадюка была просто поводом заманить меня в эту больницу и показать мне другую сторону жизни, которую я не могла себе представить даже в кошмарном сне.

Пролежала я в реанимации еще двое суток и, наконец, меня признали годной к самостоятельной жизни и перевели обратно в «травму». Вернулась я уже в отдельную двухместную палату, где никого, кроме меня, не было. Впрочем, это не совсем так. Были еще комары. Но — сколько! Мухи в реанимации не шли ни в какое сравнение с этими кровососами.

(Продолжение следует)