ПОЖАР

Такой уютный огонь в печке… Но это только кажется, что его удалось приручить. Одно неосторожное движение — и такой  ласковый, так привычно потрескивающий дровами в печке огонь может оказаться на свободе. И тогда его не узнать.

Помню, как я внутренне удивлялась, когда баба Оля говорила, что боится пожара. Не понимала. Пока в одночасье не сгорел дом моего отца вместе с двумя местными мужиками — Юрой и Володей. Собственно, они и стали причиной пожара — курение в постели в пьяном виде.

Утром часов в 11 прибежала из деревни перепуганная Ритка: «Ребята горят!» Я схватила ведра и бегом к дому отца, где они жили. Какое там — с ведрами! Уже из-под крыши дым во всю валил, еще через десять минут лопнули стекла в окнах второго этажа и пламя вырвалось наружу… Дом вспыхнул как свечка, пламя из окон поднялось вверх по стенам и сомкнулось над крышей. Никогда не забуду, как выл огонь. Словно голодный зверь. Почти сразу пламя перекинулось на дом бабы Оли, потом ветром огонь перебросило на сарай метрах в 20 от домов. Мы с ведрами стояли с наветренной стороны и старались отрезать огонь от столбов с электропроводами. Это было все, что мы могли сделать. Пожар бушевал несколько часов. Пожарные приехали довольно быстро на трех машинах, но просто смотрели, как догорают дома.

«Ну, зальем мы сейчас эти срубы и что дальше? Так они и будут стоять обгоревшими крепостями? Ведь растаскивать их никто не станет… Пусть уж догорят дотла, а там, со временем, сравняются с землей…»  Догорели дома дотла только к вечеру.

А утром я пошла в деревню за водой. Тропинка шла мимо пожарища. Смотрю, около печной трубы, одиноко торчащей над пепелищем, в теплой еще золе копаются двое маленьких детей Володьки Смирнова, племянники сгоревшего Юрки. Рядом стоит грязное ведро.

— Что это вы тут делаете?

— Да вот… мамка послала собрать косточки дяди Юры и дяди Володи, чтобы похоронить завтра…

— ??! —

Я иду к их матери Татьяне.

— Ты знаешь, чем твои дети занимаются на пожарище?

— А чего? Пусть! Им же интересно…

Еще  вчера эти ребята играли со своим родным дядькой, а сегодня мать послала их «собрать косточки». Еще горячие после пожара. И дети пяти и восьми лет перебирают руками золу, выискивая обгоревшие человеческие кости… «А чего?!. Пусть! Им же интересно…»

Потом сама Татьяна пойдет с ведрами на выгоревший огород (рядом с домом), чтобы выкопать испекшуюся в земле картошку — не пропадать же добру! Потом будут похороны, все поедут на старое кладбище в 4-х километрах от деревни, в багажнике «Жигулей» повезут маленький, наскоро сбитый из досок гробик с остатками обгоревших костей. (Юру и Володю, вернее — то, что от них осталось, похоронили вместе, в одном гробу.) Мужики будут рыть могилу с прибаутками, вылезая из ямы один оскользнется и с матерком съедет на дно, остальные посмеются: «Давай и тебя закопаем…»  На веревках кое-как опустят гробик в могилу, начнут, несильно матерясь, закапывать… Вот уже и маленький холмик насыпали, положили на могилку дешевые конфетки в мятых блеклых бумажках, сигареты… «Что ты кладешь без фильтра? Положи хорошие, с фильтром, пусть хоть на том свете покурят…»

Татьяна скажет своим детям: » Пойдите, дедушке гостинцев отнесите…»

Я пойду следом. Вот могила Юркиного отца. Какие-то странные даты жизни… Он прожил-то чуть больше тридцати лет… Вернувшись к свежей могиле, спрошу у старух: «А что Юркин отец так мало прожил?» — «А ты не знаешь? Он когда из тюрьмы-то пришел, она (жена его) дома с полюбовником была. Так она его топором и зарубила… Потом ее посадили. Дали много. А потом и Юрка с Володькой сели. Юрке дали 4 года, а Володька отсидел все 8. А пока они в тюрьме были, мать и померла на зоне.»

Странное у меня осталось ощущение после этих похорон — словно я ступила в темную, древнюю реку…  Прикоснулась к чему-то неведомому…  Будто это не в конце ХХ-го века мы хоронили двух потомственных алкоголиков, упившихся до того, что сожгли чужой дом и сами в нем сгорели, а словно еще дохристианская Русь приоткрылась мне среди этих старообрядческих могил под вековыми елями. Не было в душе этих людей ни грамма христианства — сплошное и ничем невытравимое  язычество лезло из всех прорех и оговорок: и эти конфетки и сигареты на могиле, и эти дети, копающиеся в горячей еще золе в поисках «косточек», и баба Оля, стучащая в крест на могиле своих покойных родителей: “Тятька! Мамка! Тятька! Мамка! Это — я, Оленька, пришла вас проведать. Гостинцев вот вам принесла. Как вы там? Здоровы все?»

Столетиями течет над всей этой обыденностью – колхозами и трудоднями, пятилетками и съездами партии, войнами и перестройками — темная и древняя река язычества, даже заглянуть в воду которой страшновато жителю мегаполиса конца ХХ века.

Выйдет поутру бабка Оля из избы с «поганым» ведром, выплеснет помои в канаву, повернется на восток, прочитает молитву «Отче наш»,  перекрестится на солнышко и станет класть земные поклоны всемогущему богу Яриле.