Памир-78

С чего все начиналось?..

Был июль, Москва только что выбежала из-под дождя и еще не успела попасть под следующий. Дома стояли просветленные, небо неслось вдаль, облака цеплялись за шпиль Университета. Взбалмошный, летний город каждый день встречал меня по дороге на работу и до 17.45 настойчиво ломился в огромные окна научно-исследовательского института АН СССР. Перед главным входом института радовал глаз замысловатый пруд, в котором обосновались дикие утки.

Пора отпусков бесчинствовала в здании: вахтеры сквозь пальцы смотрели на опаздывающих сотрудников, откровенно скучали и, казалось, прямо на глазах теряли остатки бдительности. Ошалевшие от жары сотрудники прилипали к стульям, требовали выдать занавески для борьбы с пунктуальным солнцем, слонялись по темным коридорам, вдыхая казенную прохладу, и к двум часам дня окончательно разбредались по городу. Тетрадь регистрации местных командировок приобрела разительно сходство с крайне зачитанным экземпляром «Зарубежного детектива», но число сотрудников, предпочитающих работать «в библиотеке», продолжало расти по экспоненте. Во второй половине дня лаборатории пустели окончательно.

Пришло время подумать о надвигающемся отпуске. Трезво оценив свой актив и пассив и взвесив все шансы «за» и «против», я некоторое время мысленно металась между Карелией и Алтаем, все больше склоняясь в сторону последнего, но судьба в лице товарища Полянского рассудила иначе: моя собака и водная «пятерка» — несовместимы. Так в один из рабочих дней середины июля я оказалась в полной неизвестности относительно собственного отпуска, который неумолимо приближался.

Я шла по коридору своего бывшего учебного института, прикидывая – куда еще мы с Графом можем податься, кроме дождливой Карелии, пока не наткнулась у автоматов с газированной водой на знакомого «снежного барса». Барс был невысок ростом, веснушчат, рыж и лысоват. Выцветшие голубые глаза насмешливо смотрели из-под белесых ресниц.

— Привет!

— Привет, Сан Саныч!

— Как жизнь?

— Спасибо, плохо…- ответила я, помня о провале Башкауса, — А вы, говорят, собираетесь на Памир?

— Да. И срочно ищу симпатичную повариху…

Это был тот единственный шанс, на который я даже не смела надеяться.

— Сан Саныч! Ну, где вы найдете более очаровательную повариху?! Посмотрите на меня!

— Ну… Допустим, что ты – самая очаровательная, но… повариха должна еще и готовить… Насмешливо-вопросительный взгляд в мою сторону.

— Сан Саныч! Я же – замужняя женщина!

— Ну ладно. Только я тебе пока ничего не обещал… Кстати, учти, будешь плохо готовить…

— Убьют?

— Хуже. Обматерят.

Так для меня начался Памир-78, экспедиция, своей целью ставившая первопрохождение вершины «Пять-пятьдесят» и восхождение на пик Ленина. Начался у автомата с газировкой на институтской лестнице, среди окурков и чертежей. Сан Саныч спешил на консультацию к студентам, я – к друзьям.

Дома моя затея с экспедицией на пик Ленина восторга не вызвала, впрочем, я ничего другого и не ожидала. Мой муж и все родственники, как с его, так и с моей стороны, сказали решительное «нет», которому я могла противопоставить только свое единственное, но не менее решительное «да». Голос Графа, восьмимесячного балбеса породы «восточно-европейская овчарка», признавался только как совещательный, и то – только моей стороной.

Но слово «Памир» звучало магически, шансов второй раз попасть в такую экспедицию у меня не было никаких, а в душе я сознавала, что – права. Короче, мы с Графом победили.

До второго августа оставалось еще две недели, и город пока еще хозяйничал в мыслях: требовал, льстил, гонял по улицам и стучал в двери. Мои друзья (два Андрея) собирались на несостоявшийся для меня Алтай, в водную «пятерку» по Башкаусу. Срочно клеили костюмы и мешки, дошивали палатку, красили весла… Надо было закупать продукты, фотопленки… Все вертелись в каком-то общем колесе забот и сборов. Работа отошла на второй план, начальство закрывало глаза на наш крайне свободный график присутствия на рабочем месте и бесконечные телефонные звонки. Карты и описания маршрутов окончательбно вытеснили с рабочих столов кальки и распечатки программ. Начальство тоже собиралось в отпуск – на Южный берег Крыма. Мы же вечерами штопали штурмовки, перетряхивали спальники и палатки, а с балкона, где сушились старые рюкзаки, незаметно вползал в комнату запах костра и пыли. Он щекотал ноздри и будил воспоминания. Граф перебирал во сне лапами и подгавкивал.

Последние дни ушли на получение снаряжения, оформления командировки и пропуска в приграничный район и поселок Дараут-Курган. Я бегала по инстанциям, улаживая несоответствие текстов и печатей, оправдываясь перед полковником своего отделения милиции и доказывая женщине из МГС «Буревестник» свою невиновность, пока это, наконец, всем не надоело, и мне не выдали маленькую бумажку, дающую право на посещение вышеуказанных районов.

А над Москвой властвовало лето: асфальтовое, шелковое, пыльное. Над Москвой царил июль, одуревший от запаха роз и бензина.

В последний день июля ребята уезжали в Бийск. Я поехала их провожать на Казанский вокзал. Чуть грустные, но какие-то уже потусторонние, они стояли рядом с грудой своего снаряжения, а вечернее солнце в упор било по вокзальной крыше. Но они уже были гораздо больше ТАМ, чем ЗДЕСЬ. И тут я поняла, почему я так не люблю, когда меня провожают или встречают, вернее – почему меня никогда не провожают и не встречают. Просто в назначенный час я беру рюкзак и ухожу в ночь. (В этом нет никакой символики – начало всех моих дорог падает на ночь, потому что я люблю приезжать на новое место утром). Ухожу, чтобы потом появиться из какой-нибудь другой ночи на пороге своего дома. Появиться уставшей, пыльной и счастливой, без всякого предупреждения. Чтобы меня «не ждали». Возможно, потому, что хочу, чтобы меня ждали всегда.

Я люблю эти минуты в летящей машине наедине с ночным, пустынным городом, когда ты уже не «здесь», но и еще не «там». Или – уже не «там», но и еще не «здесь», в зависимости от того, начало это или конец дороги. И, на самом деле, я гораздо больше люблю уезжать, когда с каждым метром от дома рвется одна из невидимых ниточек, связывающих нас с прошлым, а на трапе самолете рвется последняя и наступает полная свобода. И вдруг понимаешь, что можешь уже никогда сюда не вернуться. Но – возвращаешься и, сделав первый шаг с трапа, уже чувствуешь эту, пока еще единственную, ниточку. И с каждым шагом к дому их становится все больше… Но это – уже совсем другая история.

… Андрей грустно смотрит на сорока килограммовый рюкзак: «И зачем я, старый дурак, ввязался в эту историю?.. Ведь сколько раз говорил себе: Все! Это — в последний раз! Хватит проводить отпуск в ледяной воде в резиновом костюме, хватит поить гнус своей личной кровью! Я – не донор и не альтруист! Я не хочу спать на камнях, подложив под голову весла от байдарки. Я не хочу целый месяц видеть небритые морды и есть сублимированное мясо. Я не хочу пить спирт «для согрева», отбивая зубами дробь на крае эмалированной кружки, потому что я не хочу замерзать. Я не хочу с шестьюдесятью килограммами на спине, под дождем и по колено в воде, искать волок. Я не хочу рисковать своей жизнью на каких-то дурацких порогах ради сомнительного удовольствия дать им свое имя после собственной гибели. Я хочу теплого моря и синего неба, я хочу спать на свежих простынях и есть три раза в день (не считая полдник) за столом. Я хочу, чтобы вокруг были красивые девушки, с которыми я смог бы пойти вечером в кино и просто погулять… Я хочу в пансионат! В конце-концов, я имею право на человеческий отдых!»

Но — объявляют посадку на поезд Москва – Бийск. Надо поторапливаться. Наконец, все погрузили, поезд трогается… До осени!

Следующий день – первое августа – был последним днем моего московского лета. Ночью мы с Графом улетали в Ош.

Все знают, что такое день отъезда… С утра я успела съездить работу, чтобы записаться в библиотеку на все оставшиеся дни недели (положенных на отпуск 24 рабочих дней почему-то всегда не хватает), потом мы с Графом отправились в ветлечебницу за справкой, что он – здоров и в соответствии с постановлением Мосгорисполкома от такого-то числа… далее шла малопонятная и очень длинная фраза, из которой явствовало, что Граф имеет право в течение суток с момента получения справки воспользоваться услугами Аэрофлота. Поставив на эту бумажку с дюжину печатей и заплатив за это удовольствие один рубль, мы вернулись домой, и я приступила непосредственно к сборам рюкзака. На это ушло полчаса. Основная часть снаряжения уже была отправлена два дня назад в Ташкент, а личных вещей оказалось не так уж и много: разумный минимум одежды, спальник, фотоаппарат и пленки, запас сигарет (который как всегда оказался недостаточным), миска, ложка, кружка…

До вылета оставалось еще часов пять. Граф занял место около рюкзака в коридоре и бдительно следил за всеми моими перемещениями по квартире. Я слонялась по комнатам, не зная – куда себя девать, и пыталась вспомнить, что еще я могла забыть. Наконец, стрелки на часах заняли желаемое положение – пора!

Такси летит по Садовому, Граф успокоенно дремлет, положив голову мне на колени. Павелецкий… Электричка на Домодедово уходит через 7 минут. У пригородных касс встречаю ребят из Памирской экспедиции, мы лишь мельком знаем друг друга. Граф тянет меня на газон, инстинктивно чувствуя, что скоро эта суматоха не закончится, а, стало быть, надо по возможности облегчить себе существование.

Но вот вагон качнулся, и мимо окон поплыли последние московские огни. Рюкзаки распиханы по багажным полкам, Граф спит, положив голову кому-то на колени…

«Аэропорт Домодедово» — объявляет голос диктора. Граф рвется к выходу, больше всего боясь, что его забудут. Ветер гонит фантики по платформе… Слышно, как ревут идущие на взлет самолеты…

Идет регистрация на рейс Москва – Ош. Доходит очередь и до Графа. Девушка за стойкой тихонько ахает, когда стрелка весов останавливается на делении 45 кг. «Ах!» ее вполне объяснимо, хотя больше имеет отношение ко мне. Дело в том, что после того, как я решила лететь в Ош, все мои друзья в довольно-таки издевательской форме стали мне советовать узнать: сколько стоит билет на собаку. Я долго отшучивалась, но все-таки сомнения закрались мне в душу. За день до вылета я позвонила в справочную Аэрофлота:

— Девушка, будьте так любезны, сколько стоит провезти собаку из Москвы в Ош?

— Ош… Минуточку… 96 копеек килограмм собаки.

— ?!!

Так что «ах!» имело весьма материальные причины. Дежурная с жалостью посмотрела на мою расстроенную физиономию. (45 кг для меня не были откровением, но платить 45 рублей за собаку, когда я сама летела бесплатно, мне очень не хотелось). После минутного колебания внутреннее благородство все-таки взяло верх, и девушка недрогнувшей рукой вывела в билете: 35 кг. На большее мы и не надеялись. После того, как мы исполнили все необходимые формальности и уплатили 33 рубля 60 копеек, мы с Графом на общих основаниях с остальными пассажирами были допущены к посадке.

К моему удивлению восьмимесячный щенок вел себя очень прилично: он спокойно шел со мной рядом сквозь все очереди и лестницы, садился «рядом» как только я останавливалась, и не проявлял особого интереса к окружающим. То ли он заранее смирился со всеми неудобствами, то ли щенячья гордость не позволяла ему проявлять излишнее любопытство. Во всяком случае, на его несчастной морде, перетянутой маловатым для него намордником (который он явно терпел), было написано: «Подумаешь… Мы еще и не такое видали!» Хотя, единственное, что он мог припомнить из своей младенческой еще биографии, была поездка на площадке паровоза по узкоколейке. Да и то – не слишком продолжительная.

Однако когда автобус остановился у самолета и все заторопились к трапу, Граф не выдержал. Он, видимо, испугался, что его забудут и самолет улетит без него, или произойдет еще какая-нибудь досадная случайность, и он останется в Москве. (Хотя никаких оснований так думать у него не было). По щенячьи взвизгивая и отчаянно царапая когтями бетон взлетной полосы, он потащил меня к трапу сквозь толпу пассажиров. Препятствовать ему никто не решился. Выйдя один на один с бортпроводницей и почуяв близость желанной цели, Граф взвыл и предпринял последнее усилие — рванул по трапу в самолет. К счастью, билеты наши были в порядке, и бортпроводница успела выполнить все необходимые формальности, пока в борьбе со мной Граф преодолевал первые пять ступеней. Как только он оказался в самолете, он сразу же успокоился и улегся рядом с моим креслом. Больше волноваться было не из-за чего.

… Ночной рейс. Пассажиры спят, лишь ночники изредка вспыхивают в полумраке салона – кто-то смотрит на часы, прикидывая время до посадки. На крыле тревожно мигает красный фонарь. Граф спит, вытянув лапы в проход, и экипаж постоянно через него перешагивает, проходя в кабину.

Так с кем же свела меня судьба на этот раз? Двоих я знаю: Васю и Ерша, обоих – по горным лыжам, хотя они оба – больше альпинисты, чем горнолыжники. Остальные: Леха, Хош, Керби, Володя Коломыцев (Казимир), голодный Павлов, Серега Пензов, Коля Куркин (брат Лехи), Гена – «нехороший человек» и отец троих детей, Уховы Шура и Лена… Сан Саныч и Сан Саныч Эринштраус… Всего 22 человека.

(Впрочем, сейчас я уже не могу сказать, какими они были тогда. …Уховы были просто счастливы, Штраус – весел и счастлив… Нас всех ждали горы. И горечь, которая от горя.)

Стюардесса принесла ужин (а может быть – завтрак), так как сейчас 4 часа утра по московскому времени. В Ош мы прилетаем в 5 часов по местному времени, обогнав столичное на 3 часа. Иллюминатор начинает светлеть. Скоро рассветет.

«Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в городе Ош в 5 часов 30 минут по местному времени. Температура за бортом плюс 20 градусов. Просим всех отстегнуть ремни и оставаться на своих местах…»

За иллюминатором – солнце, яркое небо, кусочек забора и бетонной дорожки. Граф проснулся от тишины и неподвижности и теперь возбужденно вертит головой, периодически утыкаясь носом в стык иллюминатора и обшивки салона и с шумом втягивая воздух. Наконец, бортпроводница приглашает всех на выход. Граф взвизгивает и первым бросается к трапу. Не дай Бог, забудут! Рядом с забором ему удается отыскать первую азиатскую колючку, и он блаженно задирает лапу.

Идем к выходу. После бессонной ночи в самолете всех слегка покачивает. Удивительная тишина давит на уши и кружит голову. Солнце еще не вошло в свою испепеляющую силу, асфальт дорожек пока прохладен, а зелень – по-весеннему сочна. Пожалуй, единственная сочная зелень во всем городе – на газонах лежат шланги, круглосуточно поливающие иссохшую землю.

Краски ярки и чисты, без полутонов. Синее небо, белое солнце, серый асфальт, красные автоматы с газированной водой, зеленый газон, белое здание аэропорта, красно-желто-зеленые платья женщин, черные волосы, коричные лица, белые зубы…

Ждем автобуса, который повезет нас в город на рыночную площадь. Оттуда на другом автобусе – до турбазы «Алай», перевалочного пункта всех альпинистов на Памире. Занимаем автобус явочным порядком, Граф зажат между рюкзаками, но умудряется все же свернуться калачиком и уснуть. Едем.

По обеим сторонам шоссе – бесконечные поля низкорослого кустарника. «Что это, чай? – Хлопок». Зеленые глянцевые листья от горизонта до горизонта. На первой остановке входят три женщины в национальных платьях, из-под которых, чуть не доходя до щиколоток, выглядывают сине-красно-желтые штаны, плотно облегающие икры. Платья глухие, с длинными рукавами. На головы накинуты огромные белые тюлевые платки, приколотые к внутренним, темно-цветастым платкам огромными английскими булавками. На иссеченных морщинами лицах вспыхивают белозубые улыбки. У двух, боле пожилых и уважаемых, улыбка слепит глаза золотом коронок. Весь облик этих женщин – странная смесь пустыни и цыган. От бронзовых лиц мужчин с узкими черными глазами веет природной замкнутостью.

Граф вызывает всеобщий интерес с примесью явного испуга. Собак здесь панически бояться, потому что собака – зверь, охраняющий, забитый хозяином и крайне опасный для посторонних. «Просто так» собак здесь не держат. Мне так и не удается объяснить, что Граф – добрый и послушный щенок. 68 см в холке, мощные лапы и пасть с двухсантиметровыми клыками ни у кого не вызывают доверия.

Ну, вот и рыночная площадь. Автобусы, корзины, юбки и шали. Чумазые дети с визгом бросаются врассыпную при виде Графа. Идем к остановке нашего автобуса. Граф возбужденно вертится среди всей этой суеты. Постоянно шарахающиеся и взвизгивающие люди начинают действовать ему на нервы. Вот и наш автобус. На первый взгляд – в него невозможно втиснуться и одному человеку. Нас же – 20 весьма габаритных фигур и 20 тридцатикилограммовых рюкзаков. Плюс еще и овчарка. Однако именно наличие Графа позволяет уплотнить переднюю половину автобуса (мы входим через заднюю дверь). Под тихие взвизгивания женщин, которые, впрочем, дальше визга не идут, автобус трогается. Надо сказать, что при всем своем паническом страхе по отношению к собакам, киргизы – от природы культурны. Ни разу мне не было сделано ни одного замечания по поводу Графа, хотя в силу обстоятельств мне с ним приходилось питаться в столовой, заходить в магазины, ездить на автобусах… Правда, Граф везде вел себя исключительно: и на базаре, и в чайхане.

«Стадион, – объявляет кондуктор, — вам выходить». Турбаза «Алай» — сто квадратных метров выжженной солнцем травы, туалет, колонка и два домика на 48 человек в общей сложности (по 6 человек в комнате в 2 этажа). Все это огорожено колючей проволокой (словно загон для коз), в целях защиты от малолетних воришек.

Оба домика оказались уже захваченными вернувшимися ночью с пика Ленина москвичами. Нам выделяется полоса сухой травы шириной 2 метра и длиной 10 метров непосредственно за домиками, так называемый «задний двор», строго ограниченный уходящей в небо белой каменной стеной непонятного назначения. Что находится за ней – нам так и не удалось узнать. Зато довольно быстро выяснилось, что азиатский воздух дороже московского: за каждую ночь, проведенную на выжженной траве «заднего двора» в своих личных спальных мешках нас обязали заплатить по 1 рублю с человека. Платить за Графа я категорически отказалась – хотите, требуйте с него самого.

5 августа мы выехали на грузовике в Алайскую долину, точнее – на Заалайский хребет. Расстояния:

Москва – Ош 3 320 км, Ош — Кок-Су 350 км по Памирскому тракту. Три перевала, 20 часов в дороге. Машины там бьются часто, особенно – на перевале Талдык. Перед нами погибло 9 человек, плюс 8 человек оказались в больнице. Машина сорвалась на повороте.

6 августа вечером были уже в ущелье Кок-Су (зеленая река). Действительно – зеленая. Поставили палатки, и началась обычная жизнь.

8 августа мы с приятелем пошли вниз — к киргизам за мясом, а ребята пошли на гору. Оссонали 5 Б.

…Горная речка скачет по камням в двух метрах от хозяйственной палатки. Два ящика из-под тушенки сдвинуты к самой воде, на них, подставив солнцу спины, сидим мы с Леной Уховой и чистим картошку.

— Ну и пекло. Ни облачка. Ты первый раз в горах? – спрашиваю я.

Ленка, маленькая, черноглазая и черноволосая, поднимает веснушчатое лицо и тихо улыбается:

— Первый… Мы ведь только поженились с Шурой, еще года не прошло.

Я смотрю на осветившееся вдруг лицо Лены – по-детски припухшие губы прячут улыбку, чуть вздернутый нос, волосы схвачены косынкой…

— Эх, Ленка, Ленка… Зачем ты сюда приехала? Ты же не ходишь в горы. Сидела бы в Москве и ждала своего Шуру.

— Ну, что ты… Там бы я совсем с ума сошла. Здесь он – рядом, все как-то легче.

А спустя два дня я сидела с ребятами в нашей импровизированной столовой – у них был день отдыха. Так же нещадно палило солнце, так же беззаботно прыгала с камня на камень вода. Мы ели слипшуюся от жары карамель, запивали ее холодным чаем и смеялись по любому пустяку. Большинство ребят было на выходах. Лена ушла с фотоаппаратом к скалам – фотографировать.

Колька первый увидел, что по тропе спускается начальник спасательной службы:

— Шеф идет. Соорудите человеку чая.

Невысокий и худой Маслов молча остановился у накрытого стола.

— Садитесь, — я подвинулась на ящике

— Спасибо, некогда. – Маслов в упор глянул на ребят. — Собирайтесь на спас.работы. Наверху два трупа.

Наступила гнетущая тишина.

— Вот черт!.. Пошли, мужики…- ребята стали медленно подниматься.

— Вы что, ничего не знаете?.. – Маслов окинул всех взглядом. – Ваша двойка погибла под Оссонали. Ухов и Эринштраус.

Все оцепенели

— Так вы ничего не знали?

— У Ухова здесь жена… Кстати, где Лена?

— Пошла фотографировать… — я сама не узнала своего голоса.

— Н-да… — Маслов сел на ящик. – Ей пока лучше не говорить. — Он потеряно провел рукой по лицу. – Зачем он ее привез?

Ребята молчали.

Маслов повернулся ко мне:

— Ты останешься с ней. А остальных я жду на КСП через полчаса. Где Ильин?

— Сан Саныч на выходе…

-Та-ак. Ну ладно. Полчаса на сборы и выходим. Все.

Когда Лена вернулась, в лагере уже никого, кроме меня, не было. Я придумала достаточно правдоподобное объяснение отсутствию ребят, так что вечер прошел даже веселее, чем обычно. Лена радовалась, что не надо готовить ужин, смеялась, бегала с Графом, а под конец уселась передо мной и стала мечтать, как и что они с Шурой устроят в своей будущей квартире. Я же курила, глядя в темноту, и старалась не встречаться с ней взглядом. У меня перед глазами стоял смеющийся Шура.

А утром, не разбирая дороги, прямо по реке пришли в лагерь Елагин и Ершов. Оба серые, ободранные, лица в кровоподтеках. Василий тяжело опустился на ящик в столовой и глухо сказал:

— Вот так-то, Лена… Камнепад.

Лена опустила голову:

— Не верю.

— Камнепад, Лена. И все.

— Не верю! – Она повернулась ко мне. – Ты же знала! Знала! Еще вчера знала! И ничего не сказала. Почему?!

Я опустила глаза:

— Так ты мучилась бы на сутки больше…

Лена полоснула меня ненавидящим взглядом:

— Как ты могла?!! Ты же знала!

Я молчала, глядя на иссушенную солнцем землю. За спиной шумела горная река, да внизу, у коша, равнодушно лаяла собака… Молчали все. И вдруг Ленку прорвало:

— Ненавижу ваши горы! Они – хищники! Убийцы! Ненавижу! Зачем им столько жизней?! Зачем? Лед, снег… Ненавижу! Будь они прокляты! И вы, вы – тоже! За то, что туда ходите! За то, что других с собой уводите… Прокляты! Прокляты…

И тут Елагин не выдержал:

— Прекрати! Горы ни в чем не виноваты. Мы все перед ними равны.

— Равны? – Лена подняла лицо. – Равны?! Тогда почему же они забирают лучших? Почему погиб именно Шура?.. Господи, почему у меня нет ребенка…

Дальше вспоминать уже совсем не хочется. Хорошо, что Лена не видела ни Шуру, своего мужа, ни Шуру Штрауса, когда их спустили к вертолетной площадке.

До сих пор у меня перед глазами стоит Лена, зло, без слез кричащая нам в посеревшие лица: «Ненавижу ваши горы!»

*    *    *

 

 

 

 

 

 

 

Перетряска душ

17 августа. Я и они

Начало. Шестеро + я и Граф

Подкова космонавтов

21 августа

Район закрыт. База геологов

Утро, козы, Граф, переезд

Краснодарцы, чай, ракеты

Песни в темноте

Машина

Алай

Зайд и Кей. Я и Граф

Аэропорт. Ночные города

Ночь, дождь, электричка

Такси, шофер, эдельвейсы

Осень

 

Ну вот я и вернулась… Сколько оставлено там. Могла бы – не возвращалась вовсе. Было так много всего: смертей, друзей, смертей друзей, просто хороших людей, дорог, пота, жары и пыли…А надо всем этим – белое солнце.

2 августа прилетели в Ош

 

 

9 августа в 8 утра была связь – все хорошо, идем на маршрут. А через 15 минут – два трупа. Два Шуры, Ухов и Эринштраус. Камнепад. Ну а дальше – спас. Работы, спуск тел в лагерь, вертолет в Ош, цинковые робы в Москву. Хуже всего, что в лагере была жена Шуры Ухова. Три дня я с ней просидела…

Потом – неразбериха, нервотрепка, пик Ленина для восхождений закрыли, потом закрыли весь район, потом открыли… Снова закрыли.

Кроме двоих наших в августе погибли: чех на Ленина, латыш и русский. И ростовчане страшно обморозились – попали в непогоду.

17 августа вся команда МВТУ уехала в Ош. А мы с Графом остались. Палатка, тушенка и неисчерпаемый запах оптимизма. В Москву нам не хотелось, нечего нам было там делать…

Собрала я рюкзак, и пошли мы с Графом на остров. Речка, разлилась и создала маленький оазис, примерно 60 квадратных метров. Приютила нас команда МИФИ, 6 одичавших парней. Накормили, напоили, ну а спать мы сами легли. И началась у нас с Графом новая жизнь. Начались горы. На другой день мы ушли на траверс N – Быковского 4 Б, потом – пик Таджикских нефтяников 3 А, потом район опять закрыли… И мы пошли в гости к геологам, они нас давно звали на чай. В гости – это 50 км вверх по ущелью. Попили чаю и пошли обратно. Геологи попросили отвести вниз караван лошадей, на следующий день должна была прийти машина с продуктами. Когда пришли в базовый лагерь – район открыли, но на другой день снова закрыли.

Я влюбилась в Азию. Желтые выжженные склоны, красные, белые, зеленые скалы, зеленые и красные реки, голубые с белым (пена) ручьи, серые пыльные тропы, синее небо и белое солнце. Цвет зависит от времени суток. А надо всем этим — снега…

 

И вот я сижу на работе и с тоской созерцаю промышленный пейзаж за окном. А в глазах – рыжие табуны, синие скалы, белые реки…

————————————-