Следующая остановка…

Я откинулась в кресле самолета, собираясь поспать после двух суматошных суток в Москве, когда в мой дом непрерывным потоком шли друзья, знакомые и даже знакомые знакомых — с письмами и посылками для их друзей, знакомых и родственников. Удивительно, но все несли один и тот же «джентельменский набор»: пачку писем и… буханку бородинского хлеба. Когда первый из посетителей вручил мне килограмм черного хлеба, я удивилась. На пятом килограмме я начала нервно смеяться, а когда счет перевалил за десяток, я посоветовала всем заинтересованным заказать контейнер для гуманитарной помощи и за свой счет отправлять черный хлеб в Соединенные Штаты. Некоторые обиделись. Но я была непреклонна. Насколько мне известно, в Америке напряженки с хлебом пока нет. И лишь одни знакомые предложили мне захватить для их родственников несколько комплектов постельного белья и полотенец, но особенно настаивать не стали. И все равно – из двух разрешенных мне чемоданов полтора занимали посылки и передачи.

На таможне, видимо, уже ко всему привыкли. Хотя… когда таможенник увидел на экране какие-то непонятные круги, разбросанные по всему чемодану, он недоуменно обратился к пожилой полной женщине, летящей к дочери в Сан-Франциско: «Что это?» — «Ну, не помню я…» — чуть не плача ответила та. «Тогда — открывайте чемодан!»

Открыли. Между бельем и прочей ерундой –  аккуратно упакованные стеклянные медицинские банки, испытанное средство борьбы с простудой, и пять банок с абрикосовым вареньем. «И вы ЭТО везете в Америку?» — тихо спросил таможенник. «Да,» — так же тихо ответила женщина. «Понятно. Проходите».

Два моих попутчика не спят. Один, представитель неизвестных коммерческих структур, явно страдает с тяжелого перепоя. Он стопроцентно заджинсован, стрижен под машинку и дня три небрит, так что щетина на физиономии плавно переходит в ежик на макушке. Образ завершает золотая серьга в левом ухе. «Солнышко, — хрипит он, обращаясь к стюардессе, — принеси, пожалуйста, пивка…» Другой (здоровенный и скромный парень лет 35) явно ищет собеседника, вернее – слушателя. Зовут его Юра, он – электросварщик из поселка Витим, что в Якутии. Но жизнь дорожает, на зарплату уже не проживешь, и несколько лет назад он занялся коммерцией. Чем только не торговал: и золотом, и бриллиантами, и байковыми женскими халатами 56 размера, что специально возил в горные села. Но всегда на определенном этапе на него наезжал рэкет. «Надоели они мне – сил нет, — говорит Юра, — понял я, что либо надо с ними договариваться, а это уже – на всю жизнь, либо завязывать с бизнесом в этой стране. И решил я податься в Америку. Продал все, что было, купил за 1000 баксов американскую многоразовую бизнес-визу, билет и вот… — Юра развел руками, — даже матери не сказал, что улетаю. Смешно, конечно, на четвертом десятке начинать все с нуля. Но ведь профессия у меня есть, я же – классный сварщик. Не поверишь, мне мой аппарат ночами снится. Как-нибудь устроюсь. Все лучше, чем каждой шпане кланяться. Я вон, когда по Москве бродил, увидел – ребята ворота варят. Подошел к ним, говорю: дайте поварить. Дали. Так я им так все уголки вывел – только удивлялись. Аппарат у них хороший был. Венгры.» Он замолчал.

Как же все должно было осточертеть этому парню из якутского поселка, чтобы, бросив все, никому не сказав ни слова, с маленьким спортивным рюкзачком он отправился покорять Америку… Без английского языка, не имея в Штатах ни близких друзей, ни родственников.

Так он и остался у меня в памяти: большой, немного растерянный стоит он со своим рюкзачком в аэропорту JFK и смотрит на меня: «Ну, я пошел…»

Куда?.. Но, думаю, он не пропадет, такие – не пропадают. Российские в Америке чувствуют себя хорошо. Возможно, сказывается жизненная школа. Советская система либо ломала, либо выковывала характеры.

Итак, следующая остановка – Нью-Йорк.

Первая же колдобина на дороге из аэропорта в город напомнила мне о Москве. Кстати, знаете, какая самая часто употребляемая фраза в Америке? По данным социологов это «Let’s eat out!» — «Давайте поедим в городе!». Американцы (особенно – молодые, с доходом около 40 000 в год, те, кого называют «япи» — «young professional») питаются вне дома. Но по моим наблюдениям наиболее часто употребляемой фразой является «excuse me» — «извините». В метро, на улице, в магазине – везде, постоянно звучит «извините», сопровождаемое ослепительной американской улыбкой. Между прочим, ослепительностью своей улыбки американцы обязаны страховой медицине. И вот почему: если у вас в зубе образовалась дырочка, вы идете к дантисту и ставите пломбу. Это стоит около 100 долларов и оплачивается страховой компанией. Но если вы довели дело до пульпита – это стоит гораздо дороже, и платить за лечение придется уже вам самому. Ну, а если вы настолько запустили свой рот, что спасти положение может только установка моста, то 1 500 долларов придется выложить вам из своего кармана. То же относится и ко всем прочим гастритам, колитам и язвам. Поэтому вся образованная Америка бегает по утрам, носит с собой на работу зубную щетку и практически не курит. Как говорится – себе дороже. Кроме того, американцы помешались на здоровом питании. Продукты без надписи «no fat» (обезжирено) просто не имеют шансов быть проданными. Мои друзья в NY употребляют вместо молока совершенно голубую водичку, хотя это, на мой взгляд, уже пограничный случай.

Но у вас всегда есть выбор. Рекламное время на телевидении делится практически поровну между двумя основными сюжетами: рекламой новых продуктов и рекламой новых диет для похудения. Проблема эта настолько серьезна, что когда моя знакомая сообщила своей приятельнице, что для приготовления торта, кусок которого та только что съела, необходим килограмм жирной сметаны, американка грохнулась в обморок. А когда пришла в себя, призналась, что теперь ей придется сесть на строжайшую диету минимум на две недели. Вот так.

Следующая остановка – Брайтон-Бич.

Я шла по Avenue Z к станции сабвея. У тротуара остановилась машина и молодая американка, извинившись, спросила – не знаю ли я, как проехать на Bedford av.? Я честно ответила, что – не знаю. Пройдя еще несколько кварталов, я решила уточнить, правильно ли я иду, и обратилась по-английски к проходившей мимо женщине. Та, посмотрела на газету у меня в руках и ответила: «Еще квартал прямо, потом немного налево и там – увидите».

Когда я  уже подходила к станции метро Брайтон-Бич, меня обогнал парень, который на ходу спросил: «Который час?» Вокруг все говорили по-русски, даже вывески. «Сегодня в продаже свежая брынза и литовский сыр». «Колбасы». «Пельменная». «Аптека». Вывески теснились, висели вплотную друг к другу. Ресторан «Одесса» и книжный магазин «Черное море». Кафе «Дом актера», которое открыл Вадим Мулерман (старшее поколение, думаю, еще помнит этого эстрадного певца). Я зашла в обувную лавку – дешевая обувь одинакова плоха во всех странах мира. Пожилой хозяин, облокотясь на прилавок, беседовал с посетителем или приятелем, хозяйка разговаривала по телефону. «Изя, Изя, — вдруг закричала она, включи телевизор, Мара говорит – там интересная программа про Мексику!» — «На хрена мне ее Мексика? – ворчливо ответил Изя, — мне бы Россию показали… А то – Мексика, Мексика…» — «Вы давно в Америке? – спросила я хозяйку. «Да вот уже 15 лет». — «Скучаете?» — «Когда совсем соскучимся – поедем!» — весело ответила она.

По деревянному настилу набережной Брайтона фланировала публика. Из усилителей неслось: «По над пропастью, по самому, по краю…» Старики грелись в лучах вечернего солнышка, дети гоняли на велосипедах. Русские американцы прогуливались по набережной целыми семьями с детьми, колясками, собаками…

Кстати, американцам такой вид отдыха, как «гулять», непонятен, и их страшно раздражает манера русских «прогуливаться перед сном».

В 50-х годах двадцатого века Брайтон-Бич был страшным и грязным негритянским районом, но волна послевоенной эмиграции накатила на этот берег и – после нескольких довольно жестоких разборок «Black» ушли из Брайтона. Новые хозяева постепенно отстроили район и сегодня это вполне приличный, чистый и ухоженный кусок NY. Но это – не Америка. В Брайтоне живут люди, которые не смогли или не захотели стать американцами. Это – район эмигрантов, они все еще в пути, они все еще живут прошлым. А Америка живет будущим. Брайтон-Бич – единственное место в Штатах, где у меня на глазах навернулись слезы. Слезы жалости.

Рая и Илья приехали в Америку 13 лет назад. Рая по образованию фармацевт, Илья – художник. Сейчас у них 4-х этажный дом на Манхеттен-Бич, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, включая джакузи. Дочь замужем, сын в этом году поступил в престижный колледж. Рая владеет аптекой, ее ежемесячный доход превышает 5 тысяч долларов. Илья имеет свою фирму по изготовлению вывесок и другой наружной рекламы, сдает внаем недвижимость. В общем, они, что называется, в порядке.

А 13 лет назад… «Мы приехали с двумя чемоданами. Саше было три года, — рассказывает Рая, — без языка, без знакомых…Но я даже представить себе не могла — как это пойти и сказать, что нам нужно пособие – велфер. Это же унизительно, неужели я сама не могу прокормить своих детей?.. Многие эмигранты оформляли фиктивные разводы, чтобы женщине дали пособие побольше. Но Илюша даже и слышать об этом не захотел: как это – сказать, что он бросил меня с детьми?..  Да, было очень трудно.  Помню, я была счастлива, когда мне дали работу – нарезать колбасу в кафе. Но я знала, что это – начало. Я знала, что в  конце-концов сдам экзамены на фармацевта. Если другие могут, значит и я смогу. И сдала. Но страх перед тем, что дети могут оказаться голодными, прошел у нас только несколько лет назад». Рая уверено ведет свой BMW в потоке машин. «Кстати, я до сих пор не могу привыкнуть к этой машине. У нас ведь многие не покупают японские и европейские машины из чувства патриотизма. Я тоже считаю, что если я – американка, я должна позаботиться об американских рабочих и купить машину американского производства. Не смейся, это очень серьезно. А то, что я, еврейка, сижу сейчас за рулем BMW — компании, которая активно сотрудничала с фашистами в годы второй мировой войны и тем самым поддерживала их… Это – очень неприятное чувство. Многие евреи не покупают немецкие автомашины именно по этим соображениям. Тебе это, наверное, трудно понять.»

Нет, это понять мне не так трудно, хотя раньше я об этом просто не задумывалась. Гораздо труднее мне понять другое – из встреч с бывшими соотечественниками я вынесла странное впечатление, что вся эмиграция из бывшего СССР делится по национальному признаку на две неравные части: еврейскую и русскую. Но самое удивительное, что еврейская эмиграция, заплатившая за право выезда годами отказа, потерей работы, прошедшая через все мыслимые унижения советской системы, сохранила что-то, что заставляет ее страдать от ностальгии и стремиться из американского благополучия в российский бытовой кошмар. Русская же эмиграция последних лет, в основном выехавшая в Штаты в командировки по научной работе, никакой ностальгией не страдает и никакими сентиментальными предрассудками не обременена. Именно русские оказались наиболее американцами, они смотрят только в будущее и готовы за него бороться.

Допускаю, что (как всякое обобщение) этот вывод может показаться преувеличением. Да, есть исключения, но мне они не встречались, а я опираюсь только на свой личный опыт. Из всего сказанного вовсе не следует, что русские меньше любят свою историческую родину, чем евреи. Ностальгия и любовь к родине – понятия совершенно разные.

Следующая остановка – Вашингтон.

В Вашингтон надо приезжать весной, на праздник цветущей вишни. Даже если идет проливной дождь и дует холодный ветер. Американцы не боятся плохой погоды. Впрочем, ко дню фестиваля дождь перестал. И хотя вишня и не распустилась, праздничное шествие состоялось по полной программе.

Что касается архитектурных достопримечательностей американской столицы, то наиболее полное представление о комплексе административных зданий Вашингтона российский житель может получить, посетив Выставку достижений народного хозяйства (ВДНХ) в Москве. Преобладание имперского стиля в архитектуре роднит столицы наших стран. Впрочем, американцы, как более молодая нация, украсили свои министерства  еще и аллегорическими скульптурами, переносящими нас в Древнюю Грецию.

Вашингтон, пожалуй, единственный из крупных городов Америки, не имеющий своего даун-тауна с небоскребами. Дело в том, что  в столице США существует специальный закон, запрещающий строить здания, превосходящие по высоте Капитолий. Что же касается Белого дома, столь часто фигурирующего в нашей хронике новостей, то, стоя перед ним, я вспомнила историю про девочку, наконец увидевшую в зоопарке слона и написавшую об этом отцу: «Видела слона. Совсем не похож.» Белый дом на самом деле очень маленький, просто — неожиданно маленький. Что не умаляет его значения.

На лужайке перед Белым домом – как мне сказали – американцы по выходным любят играть в волейбол. Не надо думать, что я призываю россиян играть в волейбол перед резиденцией Ельцина. Как известно, что для русского – хорошо, то для немца – смерть. И наоборот. В самом прямом смысле слова. Но все-таки – что-то в этом есть.

В 15 минутах ходьбы от Белого дома в «двухэтажной Америке, больше всего напоминающей Лондон, живут москвичи Игорь и Алла с двадцатилетней дочерью Анной. Игорь – этнограф, которого два года назад пригласил на работу местный университет. Таня – психолог. Только недавно ей удалось найти работу по специальности, зато – какую! Консультантом в психиатрической больнице. Живут они скромно в двухэтажном домике, который снимают вместе с мебелью и посудой. На питание тратят не более 400 долларов в месяц, ни в чем себе не отказывая. Анька учится в колледже на дизайнера, что стоит немалых денег. В отличие от родителей, она и думать не хочет о возвращении в Москву. За два года из московской школьницы она превратилась в американскую студентку, с английским языком у нее проблем нет, проблемы скорей уж с русским – появился специфический американский акцент… Анька – стихийная, но убежденная феминистка. Сверкая глазами, она целый вечер храбро сражалась с четырьмя ретроградами, которых представляли ее родители, я и мой знакомый.

— Почему женщина не имеет права пойти в библиотеку без письменного разрешения от ее мужа?! – возмущенно вопрошала она.

— Но ты ходишь… — примирительно возражал ее отец.

— Это – сейчас! А раньше мне бы тоже нужно было разрешение. Это же – дискриминация! А что это за законы, ограничивающие свободу секса?! — продолжала громить противников Анна, — почему это мужчины решают, когда и как я должна заниматься любовью?!.

Тут я была вынуждена признаться в полной некомпетентности, и выслушала целую лекцию о злонамеренных представителях сильной половины человечества, покусившихся на равноправие женщин даже в постели. Оказывается, в различных штатах существуют на этот счет разные законы. В одном – запрещено заниматься сексом по воскресеньям, в другом – дни недели не имеют значения, но категорически запрещено трахаться при свете (я, правда, забыла уточнить: дневном или электрическом). Есть специально оговоренные модели одежды, пригодные для занятий сексом (в случае запрета наготы). В качестве комментария — советую перечитать «Сто лет одиночества» Маркеса. Там это подробно описано. Все нарушители караются по закону весьма строго, вплоть до тюремного заключения. В оправдание американцам надо сказать, что ни один из этих законов в ХХ веке, насколько мне известно, не применялся. Но ни один из них не отменен.

В общем, еще одно сходство с Россией налицо: еще в ХIХ веке было отмечено, что строгость законов российских компенсируется необязательностью их исполнения.

Следующая остановка – Бостон.

«Посмотри назад, — Сергей кивнул на зеркало заднего вида: мигая красно-синим фонарем и завывая, нас догоняла машина скорой помощи. На капоте у нее огромными буквами (но – в зеркальном изображении) было написано АМБУЛАНС. — Догадалась, почему так пишут? Правильно, чтобы водитель впереди идущей машины сразу мог прочесть надпись в зеркале заднего вида и уступил дорогу.»

«Господи, ну почему они даже эту мелочь предусмотрели? – подумала я, — Почему у них в доме рядом с дверью в ванную комнату существует еще дна маленькая дверца – для грязного белья? Таким образом, оно (белье) с третьего этажа попадает непосредственно в подвал, в стиральную машину.

Впрочем, проблемы в Америке все же существуют, и две самые большие – это проблема парковки автомобиля и проблема общественного туалета. И если волею случая вы столкнулись с ними одновременно, вы сразу же превращаетесь в самого несчастного человека в городе. Дело в том, что в Штатах общественные туалеты как таковые практически отсутствуют. Есть туалеты на бензоколонках, в ресторанах, крупных магазинах, но… все рестораны давно уже повесили на своих дверях предупреждения: туалетная комната – только для посетителей ресторана. Не будете же вы заказывать  ужин, если вас мучает чувство, не имеющее ничего общего с голодом. Единственное заведение, которое в данном случае может вас спасти,  это – Макдональдс. Двери его туалетных комнат открыты для всех. Но тут выясняется, что места для парковки машины в этом квартале нет, и вы начинаете кружить вокруг заветной цели, постепенно расширяя круги, в поисках паркинга, но – увы… За этим мучительным занятием я вас и покину.

Потому что моя машина в этот момент уже подъезжает к трехэтажному особнячку в Ньютоне, одном из самых престижных районов Бостона. Кстати, название «Ньютон» ничего общего с именем известного ученого не имеет. Это искаженное «new town» – новый город.

Итак, познакомимся с жителями особнячка. Весь дом принадлежит русской семье, которая приехала из Союза лет пять назад и, имея какой-то первоначальный капитал плюс взяв ссуду в банке, купила этот особнячок в рассрочку. Семья владельцев особнячка занимает первый этаж и подвал. Второй и третий этажи они сдают за 1 200 долларов в месяц другой паре из бывшего Союза. Это полностью покрывает выплаты банку (сам долг и проценты). То есть практически выплачивают долги за этот дом жильцы Нина и Сергей.  Он – физик, работает в одном из университетов Бостона и зарабатывает вполне достаточно. Но недавний развод и поступление дочери в университет существенно подорвали его бюджет.

— Развод по-американски не по карману эмигранту из Союза – этим надо было заниматься дома, — усмехается Сергей, который живет в Штатах уже 15 лет.

Что касается Нины – она филолог, приехала в США два года назад, сейчас работает в библиотеке Гарвардского университета. Две ее дочки 9 и 11 лет ходят в хорошую школу и, кроме того, занимаются дома музыкой и шахматами.

Российская интеллигенция остается верна своему принципу: независимо от обстоятельств времени и места, главное – чтобы ребенок получил хорошее образование. Этим определяется все: район проживания, качество квартиры, даже отсутствие в семье второй машины. За образование надо платить. И родители платят.

Если же ребенок вполне уже вырос, то платить приходиться уже ему самому. Молодая женщина из Москвы по имени Таня, а по профессии – музыкант, приехала в Штаты с родителями-пенсионерами полтора года назад. Сегодня она уже закончила консерваторию и поступила на курсы социальных работников. Через два года она будет иметь профессию, пользующуюся огромным спросом, и долг в 50 тысяч долларов (плюс проценты банку, выдавшему ссуду на обучение). Однако, еще до поступления на курсы, Таня подсчитала, что ее стартовая зарплата через два года будет составлять более 60 тысяч долларов и – решилась влезть в долги. Этими же подсчетами занимался и банк. И тот факт, что было принято решение дать Татьяне ссуду, говорит об уверенности банка в том, что он получит свои деньги назад. Но до этого еще надо дожить. А пока Таня вместе с еще двумя латиноамериканскими студентками снимает трехкомнатную квартирку неподалеку от своего университета, что стоит ей 400 долларов месяц, и непрерывно ругается с домовладельцем, потому что потолок на кухне того и гляди рухнет на головы квартиранткам, да и остальные помещения тоже требуют ремонта. Однако, Татьяна не унывает… Хотя оставшихся в Москве друзей ей никто уже не заменить не сможет.

Мы сидели с ней на представлении в Бостонском Аквариуме. Главным героем этого шоу был морской лев по имени Лео. Трюки, которые он показывал, вызывали восторг у детишек. Но вот ведущая обратилась к залу с вопросом: кто знает, почему погибают наши моря? И тут же детские руки взметнулись вверх: потому что люди бросают в море банки из-под кока-колы, потому что сливают отходы, потому что танкеры проливают нефть, потому что… И каждого, давшего правильный ответ, ведущая вызывала на сцену и огромный, мокрый, усатый, пахнувший рыбой и морем Лео награждал его поцелуем в щеку. Родители не слишком восторженно относились к этой процедуре, но дети были в полном восторге.

А что надо сделать, что спасти наши моря? – спрашивала ведущая представления. И снова детские руки тянулись вверх – у каждого был свой наивный и правильный ответ и каждый из ребят получил за свои знания награду – благодарный поцелуй морского льва. Думаю, эти дети никогда уже не будут бросать в море банки из-под колы и пластиковые пакеты.

Следующая остановка – Чикаго.

Весь полет до Чикаго я проспала. Самолет снижался, заходя на посадку. Я посмотрела в иллюминатор – внизу простирался безбрежный океан.  Тихий или Атлантический?.. За последнюю неделю я налетала такое количество часов, что последние знания по географии испарились из моей памяти. И все же что-то подсказывало, что Чикаго находится в центре американского континента. Не мог же штурман сбиться с курса… Или это я перепутала рейсы?.. Только в здании аэропорта страшные сомнения, наконец, рассеялись. Ну, как я могла забыть про озеро Мичиган?!.

По прискорбному для меня стечению обстоятельств никого из знакомых в этот уикэнд в Чикаго не оказалось. Правда у меня был адрес и телефон одной русской семьи, которая вроде согласилась приютить на две ночи российскую журналистку. Но ни они меня, ни я их никогда в жизни не видели. Впрочем, выбора у меня не было, и я отправилась на Полкстрит. Мои будущие хозяева жили в 10 минутах ходьбы от Иллинойского университета, где они оба работали. Снова типичный и милый американский домик в два этажа. Дверь открыла хозяйка по имени Лена. Первая неловкость, связанная с моим вторжением в их жизнь, прошла довольно быстро. Через пять минут мы уже пили кофе на кухне, оборудованной по последнему слову техники. Хлопнула калитка.

— Идет кто-то в черной кожаной куртке, – сообщила я, глядя в окно.

— Это – Сережа. Здесь в кожаных куртках ходят только негры и эмигранты из Союза, — как бы извиняясь, ответила Лена. – Все это знают, и все равно русские, приехав, обязательно покупают себе черную кожаную куртку. Кто – спьяну, кто – в шутку. Это – как неосуществленная в свое время мечта детства.

Я посмотрела на свой кожаный пиджак и немедленно почувствовала себя негритянкой из России. Хотя купила его 3 года назад в Мюнхене в очень дорогом магазине. Но Лена права – обеспеченные американцы в «коже» не ходят, они предпочитают ткани из натуральных волокон.

Сережа оказался биологом, довольно известным в своих кругах. Ребята приехали в Чикаго два года назад в командировку. Впрочем, если верить словам Сергея, это – полностью заслуга Лены, которой настолько осточертела их однокомнатная малогабаритная квартирка в Москве, что она просто вытолкала мужа в Америку в надежде улучшить жилищные условия. И добилась своего. Теперь они имеют все, о чем в Москве и мечтать не могли, плюс долги. Живут в кредит, как большинство американцев, но, как утверждает Лена, экономить им не удается. Повышение зарплаты автоматически приводит к повышению запросов и, соответственно, расходов. Все должно соответствовать занимаемому положению в обществе: и костюм, и галстук, и рубашка, и машина… Ты стоишь ровно столько, насколько выглядишь. В Америке человека встречают «по одежке». Точнее – по качеству одежки.

— Если соберешься гулять – имей в виду: «гулять» от нашего дома можно только налево. Направо через два квартала начинается Южный Чикаго. Если пойдешь туда, все закончится довольно быстро и плохо, – предупредил меня Сергей.

А дальше все было как в плохом кино. Знакомый, который приехал из предместья «покатать» меня по городу,  страдал, как выяснилось, классическим  идиотизмом и после всех наставлений хозяев поступил ровно наоборот, а именно – повернул направо. И ровно через два квартала мы попали в район негритянского гетто. Зрелище, надо сказать, впечатляющее – ни одного дома с целыми стеклами… В лучшем случае окна были забиты фанерой, в худшем – зияли черными дырами… Сорванные с петель двери, обвалившаяся штукатурка, сгоревшие и проржавевшие кузова автомобилей и какое-то странное копошение за этими мертвыми на первый взгляд фасадами. Хорошо, что было раннее субботнее утро. Но редкие прохожие смотрели на нашу машину с нескрываемым удивлением. Еще более странно выглядели рядом с этими полуразрушенными домами сверкающие лимузины, их водители оборачивались вслед нашей машине, явно не понимая, как мы тут оказались. Впрочем, пробыли мы в этом районе совсем недолго. Первой очнулась я: «Сейчас – направо, снова направо, а теперь все время прямо и побыстрей». Наконец, по каким-то ухабам, проскочив в арку под путепроводом, мы выехали в нормальный город.

Вечером я со смехом рассказала ребятам о нашем небольшом приключении Сергей посмотрел на меня, как на идиотку: «Вам здорово повезло.»

Отношения черного и белого населения регулируются принципом территориальной неприкосновенности. Словно невидимая стеклянная стена разделяет кварталы, где живут представители двух рас.  Но бывают и пересечения. Отец моего знакомого решил продать дом и перебраться в другой штат. Дал объявление в газете. Ему позвонил покупатель, мистер Джонсон, адвокат. Они обговорили условия, цену, назначили день встречи. Но когда мистер Джонсон приехал на своем Мерседесе, чтобы оформить сделку, отец моего знакомого увидел, что мистер Джонсон – чернокожий. Казалось бы, ну и что?..

Но хозяин дома прожил в этом районе 30 лет, он хорошо знал своих соседей и вовсе не желал им зла. Дело в том, что если в белом квартале хотя бы один дом покупает чернокожий, цены на остальные дома автоматически и значительно падают. Белые начинают продавать свои дома, и через 5 лет квартал становится полностью черным. Что было делать хозяину дома? Он не мог отказать чернокожему покупателю. Но он и не мог продать ему дом. Это значило загубить район. И он снял свой дом с продажи под предлогом, что его жена не хочет его продавать. Он ждал 4 года, чтобы тот чернокожий адвокат не подал на него в суд за дискриминацию по расовому  признаку, и только потом, когда эта история забылась, продал его белому.

Вот так непросто складываются отношения людей при торговле недвижимостью.

Ну, а мне пора возвращаться в Нью-Йорк. А затем — лететь дальше…

Следующая остановка – Сан-Франциско.

Первое ощущения от Сан-Франциско – жара. Раскаленный воздух поджидает вас сразу за самораздвигающимися дверьми аэропорта. Но первое ощущение обманчиво.

— О’кей! – говорит Сашка, мой московский приятель, а ныне – житель Калифорнии. – Для начала мы покажем тебе Голденгайт парк.

И он начинает выруливать из аэропорта на скоростную дорогу. Его четырехлетний сын Даня непрерывно требует к себе внимания и задает вопросы: «Куда мы едем? Что ты хочешь показать?..» — «Успокойся, — отвечает отец, — мы едем в твой парк, и ты сам покажешь его Марине». Я несколько удивилась местоимению «твой», но промолчала. Однако когда через несколько дней мы ехали в Стенфорд, один из лучших университетов США, и Сашка на вечные детские вопросы – куда и зачем – ответил: «Мы едем в твой университет, чтобы показать Марине Родена», мне это настойчивое «твой» резануло слух.  Когда же на мою просьбу съездить к океану и непременное Данькино «зачем?» Саша невозмутимо ответил: «Это же твой океан, вот ты его Марине и покажешь», я не вытерпела. И не потому, что мне был несимпатичен четырехлетний владелец Тихого океана, а потому, что само построение фразы с постоянным употреблением местоимения «твой» было для меня непривычно.

«Но ведь это же действительно его океан, — несколько удивился Саша, — и его университет. Это – его страна. Мы – американцы. И патриоты своей страны. Она дала нам все… Как же я могу иначе воспитывать сына?..»

Да, только так: твой дом, твой парк, твой университет, город, страна, океан… Ведь, если вдуматься, это такой естественный ряд. Но кто из нас, россиян, может так же просто сказать своему ребенку: это – твой лес, твое озеро, твоя земля?.. Даже просто – твой дом?..

А мой приятель – может. И его сын никогда не бросит мусор на берегу своего океана, не сломает дерево в своем парке, не разобьет скульптуру, что стоит на лужайке его университета. Никогда.

А стоят на лужайке, заметим, не гипсовые пионеры, а «Врата Ада и Рая» Родена. В подлиннике.

Но самое сильное впечатление на меня произвело другое: разговаривая, мы повернули за угол одного из корпусов университета, и я застыла с открытым ртом. На траве сидел «Мыслитель» Родена. Нашему заштампованному сознанию с трудом дается простая истина: шедевры создаются не для музеев, а для человека. Для человеков. И совсем не обязательно, чтобы  рядом со скульптурой стоял милиционер. Есть места, где произведениям искусства не грозит уничтожение.

Я несколько увлеклась и забыла представить моего приятеля: Саша – бывший физик, много лет просидевший «в отказе». Еще в Союзе увлекся коллекционированием, часть коллекции удалось переправить в Штаты, это и стало его первоначальным капиталом. Сегодня он входит в первую десятку экспертов в своей области. В прошлом году его годовой доход составил 500 тысяч долларов. В Сан-Франциско он живет 4 года, купил ( и уже полностью выплатил) двухэтажный дом… Но режим разумной экономии сохраняется. Когда его жена Лена говорит, что ее брату в России нужны новые кроссовки, Саша отвечает: «Купи и отправь». Но на предложение купить и ему новую пару, возражает: «Я не могу себе позволить кроссовки за 70 долларов». Не может он позволить себе и рубашки дороже 20 долларов, и многое другое. Так он считает. Это не означает, что у него нет денег, в прошлом году его среднемесячный доход (повторюсь) составил 45 тысяч долларов (что в Штатах равно годовой профессорской зарплате). Но в Америке деньги делают деньги, и просто так тратить их Саша считает глупым.

При этом обвинить его в скупости совершенно невозможно: кроме собственной семьи, он содержит еще семью брата своей жены, семью тещи, и взрослого сына от своего первого брака…

Но, несмотря на все эти статьи расходов, он не без гордости может сказать: «Я никому ничего не должен – ни банку, ни кому-то другому…» При этом вся Америка живет в долг и полжизни выплачивает проценты по кредитам. Саша сразу решил, что этот путь – не для него. Да, человеку всегда хочется чего-то нового: новую стиральную машины, микроволновую печь, автомобиль, мебель, дом… И все это как бы доступно: бери ссуду и покупай. А после всю жизнь работай на чужого дядю в банке. «Нет, — решил Саша,  — нету денег, не фига и строить (как сказала жена нэпмана большевикам, пришедшим к ее мужу за пожертвованиями на строительство ГЭС).»

Наверное, это – самый разумный подход к строительству, но… вокруг так много соблазнов. И все же Саша  непреклонен: его дом – самый скромный из всех, где мне довелось побывать, но это – его дом. А все остальные в той или иной степени принадлежат банкам.

Как сказала одна женщина, показывая на роскошное филе индейки, которое она доставала из новенькой микроволновой печки: « Ты не поверишь, но даже это принадлежит не нам, а банку. Как и все, что тебя окружает – как вот этот коньяк, который ты сейчас пьешь… Если мой муж потеряет работу — мы в один день лишимся всего, что ты видишь. Все заберет банк».

Не буду говорить, что при этих ее словах я поперхнулась коньяком, но вид уютной гостиной несколько изменился. Почему-то вспомнилось, что гостиная и гостиница – одного корня. Так хрупка оказалась граница между хозяевами и временными постояльцами.

апрель-май 1993 года