Тянь-Шань-81

Я стою у окна, за которым – мокнущий под дождем промышленный пейзаж и потоки машин, несущихся по проспекту. Как же тяжело дается возвращение…

… Там, далеко, сейчас тоже дождь, но совсем другой —  влажный, продолговатый, пахнущий хвоей и грибами. Там — низкие облака и холодный, не знающий улиц, ветер. Там – еловые лапы скребут по полиэтиленовой пленке, которой накрыта палатка, а через расстегнутый вход видно, как несутся по ущелью, едва не цепляясь за верхушки елей, тяжелые грязные облака.

— Подъем! – прокричал Сан Саныч в утреннюю хмарь.

Вылезать из палатки не хотелось. Я поежилась и повернулась на бок. Маринка спала, свернувшись калачиком и навалив на себя сверху все теплые вещи. У нее в ногах, также калачиком и занимая едва ли не половину спального мешка, спал Граф. Я погладила пса.

— Ты совсем обнаглел…

Граф открыл один глаз:

— Ну, чего тебе надо? Не на твоем же спальнике лежу.

Маринка сонно вздохнула и поджала колени к подбородку. Я достала из мешка чуть влажные носки, но, подумав, сунула их под бок Графу – сушиться.

Он дернул лапой:

— Решила вставать – так делай это тихо!

Наклонившись, я поцеловала его в лоб.

— Спите!

Серые облака несутся на запад, сея мелкий, безнадежно-нудный дождь. Земля на поляне разбухла и чавкает под ногами. Взъерошенная ворона опустилась на макушку ели, но, не удержав равновесия на тонкой ветке, с простуженным воплем перелетела на большой камень. Снизу по ущелью сплошной стеной поднимается туман.

Из ближайшей палатки высунулась небритая физиономия Бухарского. Славка потянул носом и, не учуяв ни малейшего запаха завтрака, скрылся. Вместо него из палатки выполз сонный и всклокоченный Боб, истерически поежился от холода и, схватив полотенце, побежал к реке.  Из соседней палатки появилась еще одна нечесаная голова:

— Опять дождик? Замечательно!

Колька вылез полностью, уселся на корень под елью и потряс головой. Затем зевнул, с хрустом потянулся и вдруг завопил:

— По-о-оль! Вставай, подлец! Уже все жрут.

В палатке раздалось кряхтение, потом она заколебалась, как избушка на куриных ногах прежде, чем повернуться к лесу – задом, и сонный голос пробормотал:

— А что жрут?..

— Мясо, мясо жрут… —  Колька пытался совладать с непомерно затянувшимся зевком, — Уже, наверное, все сожрали…

— Ну и Бог с ним… — сонно ответила палатка и перестала колыхаться.

Колька некоторое время бессмысленно смотрел на неподвижную палатку, потом почесал голову и снова завопил:

— Вставай, мерзавец! Сколько можно спать?!!

— Много, – сонно пробормотала палатка.

Иду на кухню. Там уже сидит и задумчиво жует печенье вечно голодный Олег по кличке Кадавр.

— Мне сказали, что я сегодня дежурю… — он отправляет в рот очередной кусок. — Что будет на завтрак?

— Каша и кофе… — Я зажигаю газ. – Слушай, будь другом, открой банки со сгущенкой…

— О! Это мы сейчас! – Олег запихивает в рот еще одно печенье и берется за консервный нож. — Это мы всегда с радостью…

Я стою у плиты и помешиваю густеющую кашу, а  за моей спиной Олег выскребает ложкой очередную пустую банку из-под сгущенки.

— Слушай, а ты в Москве столько же ешь?

— Угу. Я всегда голодный. Такой уж родился… — Олег облизывает ложку, секунду думает и тянетcя за следующей банкой. – А здесь я еще и сильно отощал…

— Кошмар… — я задумчиво смотрю в кастрюлю.

— Ну, кажется, все. Давай накрывать на стол! — Я  выхожу из кухни, беру таз и со всей силы бью по нему половником:

— Завтрак готов!

Возле палаток наблюдается заметное оживление. Первым за столом появляется свежевыбритый Сан Саныч с чистой миской в руках:

— Ну-с, что у нас сегодня?

Вслед за ним прибегает жилистый и поджарый Боб. Поковырял в ящике с посудой и, не обнаружив своей миски, окидывает поляну удрученным взглядом:

— Опять пропала… Кто вчера ел из моей миски?!

Колька садится поближе к кастрюле с кашей и сразу начинает стучать ложкой по столу, требуя своей  порции:

— Опять каша? Замечательно! А где мясо? – Он заглядывает в кастрюлю, — Мясо где? Я спрашиваю: где мясо? Это же форменное надувательство, господа… Мясо — где?

Из-за хозяйственной палатки появляется задумчивая и небритая личность в рваных тренировочных…

— По-о-оль! – радостно вопит Колька, — Я тебя спрашиваю: где мясо?

Еще неокончательно проснувшийся Поль скребет пятерней рыжую щетину, затем снимает очки и достает из кармана сомнительной свежести носовой платок. Обстоятельно протерев очки, он возвращает их на нос и спокойно произносит:

— Я думаю… его съел Граф.

— Перестань возводить напраслину на бессловесную животину. — Боб строго смотрит на Поля. — Ты вчера ел из моей миски?

Пол начинает меланхолично выбирать пух из своей шевелюры, делая вид, что не слышит.

— Я к тебе обращаюсь, интеллигент небритый… — Боб с ложкой в руках останавливается напротив Поля.

— Ну, что ты на меня смотришь… как паровоз на Анну Каренину? – Поль, наконец, покончил с пухом и поднимает на Боба небесно-голубые глазки. – Не брал я твоей миски. У меня своя есть.

— Интересно, с каких это пор у тебя есть своя миска? – ехидно спрашивает Колька.

— Вчера нашел. – И Поль гордо показывает всем алюминиевую мисочку.

— Ах ты, каналья! – раздается голос Олега, до этого сокрушенно бродившего вокруг ящика с посудой. – А я ее ищу-ищу… Ну-ка, давай ее сюда сейчас же!

— Еще чего! – Поль прячет миску за спину. – Я ее вчера мыл.

— Ребята, каша стынет! – Я стучу половником по кастрюле. – Кто еще не ел?

— Сама поешь. – Колька достает сигареты. – А вот и вторая Мариночка… Как спалось?

Маринка смущенно улыбается и садится за стол.

— А где Граф? – Протягиваю ей миску с кашей.

— Пить пошел, сейчас придет… — Маринка зябко запахивает пуховку. – Да вон он…

Между палаток показывается Граф, нюхает воздух и сразу берет курс на кастрюлю с кашей. Вслед за ним появляются и Бухарский с Андреем.

— Давайте скорее… Все уже остыло. – Я снова берусь за половник.

— Значит – так. — Андрей усаживается между мною и Колькой. — Сразу после завтрака – все в учебную часть на мед. осмотр и оформлять маршрутные листы. После обеда выходим. Вы идете на Джигит? Коля, ты… Ты, Поль… Бухарский, и ты, Боб. – Андрей поворачивается к Бобу, — Ты руководишь? Так? Оформляйтесь на завтра. Насчет связи договорись с Дмитриевым сам. Мы уходим на траверс Студентов – ГТО. Обед в два часа. У меня – все. Вопросы есть?

Джигит… Он запирает ущелье с юго-востока. Строгая остроконечная пирамида изо льда и снега. К этой горе готовятся, ради нее сюда приезжают.

Колька сидит под елью возле своей палатки и что-то шьет. Я окликаю его:

— У тебя нет случайно пары колец к «кошкам»?

— Сейчас найдем. — Колька лезет в палатку. – Слушай, Поль, ну, ты и сурок! Слезай сейчас же с моего спальника! Что значит – тепло?! Слезай, говорю, мне надо мешок с запчастями достать…

— Вот. – Колька протягивает мне два кольца. – Когда уходите?

— Да минут через двадцать. Как соберемся. Здесь же недалеко идти… А вы?

— Завтра. Если будет погода. И если район не закроют … — Колька закуривает. Потом несильно пинает палатку.  – Вставай, мерзавец! Ты будешь собираться?!

— Ну, чего тебе? – Из палатки высовывается физиономия в рыжей щетине.

— Где мой титан?

— У Андрея. Чего орешь? После принятия пищи надо отдыхать… — Поль зевает. – Дай сигаретку…

Глядя на этого слегка располневшего и ленивого, как тюлень, Поля трудно поверить в то, что в свое время ему записали в книжку альпиниста: «По скалам ходит красиво». Поль — «столбист», родился и вырос в Красноярске и еще мальчишкой облазил там все «столбы».

— Ну ладно, ребята, мне пора. – Я поднялась. – Удачи вам на Джигите. И погоды.

Прошло два дня. Только что вернувшиеся с траверса ребята сидят в «столовой». Маринка уже пошла спать, Сан Саныч что-то пишет в тетради разборов. Граф  развалился на траве и грызет палку. Мы с Андреем, беззлобно поддразнивая друг друга, обсуждаем завтрашнее восхождение в двойке. Вдруг Граф вскакивает. По поляне идет улыбающийся Бухарский и весело помахивает ледорубом.

— Все хорошо. Успокойтесь. Просто я решил вернуться.

У всех вырывается вздох облегчения.

— А у ребят все нормально?

— Все в порядке. Они сегодня вечером были уже под вершиной.- Бухарский садится. – Я все думал: как бы так заявиться, чтобы не перепугать вас до смерти…

— Есть будешь? – Я встаю.

— Да, давай чего-нибудь… Я ведь сегодня только завтракал.

Бухарский ест яичницу и пытается шутить. Небо быстро темнеет. Ребята, уставшие после горы, постепенно разбредаются по палаткам — спать, остаются только Бухарский, Андрей и я.

— Ты знаешь… — начинает Славка, обращаясь почему-то ко мне, — Ведь Джигит был моей мечтой… Дай сигарету… И видишь, как получилось… Я ведь до последнего верил, что смогу его пройти. А как подошли под маршрут, как увидел этот лед… Сразу вспомнил того парня. Ведь недаром «гады-буржуазы» на льду всегда развязываются, объясняя это тем, что «нам два трупа не нужны». Я же не за себя боюсь, я – напарника боюсь. Ну, с Колей я ходил, знаю – он ходит надежно, но ребят-то я не знаю… Я ничего не хочу сказать о них плохого, ты пойми, я просто их не знаю… Может, они еще надежней Коли ходят – я их не знаю. А ведь там – сплошной лед. Крутой… Посмотрел я на него и понял – не могу. Боюсь. Ребята уже кошки надевают, а я сижу и думаю: ведь если что пойдет не так – я в первую очередь мужиков подведу, сорву им гору.  …Еще неизвестно, для чего нужно больше мужества: чтобы пойти на гору или чтобы вот так уйти из-под маршрута… Бухарский молчит, глядя в стол. Потом поднимает голову:

— Слушайте, у меня спирта есть немного… Давайте выпьем, чисто символически…

— Давай… — Я ставлю на стол три чистых кружки и одну – с водой. Бухарский разливает спирт.

— Ну что ж… За горы!

Помолчали.

— Я завтра пойду вниз. — Бухарский берет сигарету. – Теперь мне здесь больше делать нечего.

— А может, останешься?

— Нет. Поеду домой. Там дел до черта. Передавайте привет мужикам. Я знаю, у них все будет хорошо.

— Что ж… Тебе видней.

Шесть лет назад Славка уже ходил на Джигит, но тогда погода сломала все планы – началась пурга, и начальник спасательной службы передал по рации: «Спускайтесь!»

А потом… Потом он уехал в другой район, очень удачно отходил сезон. А на последнем восхождении… Они шли двумя двойками. На леднике, на траверсе у него сорвался напарник, полетел вниз и веревкой сдернул его… Славка зарубился, но напарник снова его сдернул…

В общем – потом была больница и почти приговор: «перелом двух позвонков и трещина в основании черепа». Славка два года приходил в себя.  Напарник же отделался легким испугом, просто – повезло: он соскользнул в трещину ногами вниз и повис на рюкзаке.

Мы с Колькой сидим в баре на Таганке.

— Я вчера разговаривал с Филом. Он, оказывается первопроходил «пятерку» на Блюхера. А я даже не обратил внимания, когда читал отчет. Так вот, Фил боится, что ей понизят классификацию. По хорошей погоде она, конечно, не тянет на 5 Б категорию… Но кто там может гарантировать хорошую погоду?.. Они тоже ходили ее под снегом, а в таком состоянии она – хорошая 5 Б. Гораздо хуже будет, если ее понизят, а потом кто-нибудь залетит, понадеявшись на описание.  Там же район вообще неустойчивый по погоде. Вернее – с устойчиво плохой погодой…

Я задумчиво гоняю соломинкой вишенку по дну стакана. Я хорошо помню пик Блюхера. Правда, мы ходили его в двойке по Северо-восточной стене – классическая комбинированная четверка. Но погода нас тоже не побаловала. Особенно – на спуске: четыре спортивных по 20 метров, нулевая видимость и мокрый снег.

— Да, там район с устойчиво плохой погодой… Мы с Андреем тогда еле спустились.

… Хлопья мокрого снега слепят глаза. Руки окоченели и совершенно потеряли чувствительность. Я стою на обледенелой полочке, прижавшись спиной к скале. «Главное – не киснуть. Всем холодно». Но дрожь, волной пробегающую по всему телу, никакими словами унять не удается.  Метрах в двух выше по стене Андрей звенит крючьями. Я поправляю рюкзак. Промокшая пуховка тяжело давит плечи и сковывает движения. Я осторожно переступаю с ноги на ногу и на всякий случай кошусь на крюк, к которому пристегнута страховка.

— Готово! – доносится сверху голос Андрея.

Двумя ударами молотка выбиваю крюк из трещины (то же мне – самостраховочка!).

— Пошла! – отталкиваюсь от скалы и начинаю спускаться. – Выдавай!

Черные, мокрые скалы, редкий серый мох и снег, снег, снег… В общем – ничего хорошего. Руки отчаянно ноют от холода.

— Сколько веревки?

— Пять метров! – доносится сверху из-за стены тумана.

— Выдавай!

Я медленно ощупываю скалу. Ни одной подходящей трещины – крючья бить некуда.

— Ну, как? – спрашивает Андрей, скорее, чтобы меня подбодрить.

— Плохо, – зло отвечаю я.

— Попробуй уйти влево…

Я подтягиваюсь к выступу скалы. За ним метрах в пяти ниже видна полочка. Спасительная полочка…

— Выдай всю веревку! – кричу я Андрею.

Пока я ждала Андрея, какое-то жуткое чувство (одиночества? оторванности?) охватило меня на этой полочке на стене. Словно не только пуховка, а я сама покрылась ледяной коркой, и только где-то глубоко внутри еще жил и боролся маленький теплый комочек. Я стояла на каменном островке в белом океане тумана, а надо мной равнодушно громоздились холодные и невидимые горы. И даже приблизительно нельзя было сказать — сколько десятков метров по вертикали отделяют нас от ледника. И вдруг прямо под моими ногами образовалась дыра в сплошном молоке тумана.  И я увидела – глубоко внизу солнечное пятно скользнуло по припорошенному снегом склону и высветило серебристые квадратики палаток. Мне даже показалось, что я услышала лай Графа. И так захотелось прыгнуть в эту солнечную прорубь – к примусу, к горячему чаю, что голова закружилась. Но солнечное окно тут же захлопнулось – от соблазна.

— Там все залито льдом… — я помешала соломинкой коктейль. – Кстати, вы тогда на нас очень рассердились?

— Рассердились?!! Если бы я не знал Андрея… Три невыхода на связь! Хорошо еще, что мы около двенадцати видели вас на гребне. Вы же спустились за полчаса до аварийной!

— Ну, скажем, мы были на ночевках без пятнадцати семь…

— Не надо. В семь часов вас видели только на моренном гребне. А потом – представь ситуацию: погода паршивая, в связке – женщина, на связь вы ни разу не выходили… Я, конечно, понимаю, что это в лучших традициях Андрея  — проспать связь, а потом все свалить на рацию… Но — всему есть предел! И когда-нибудь он так нарвется с этим…

-Да, тогда вы нас встретили не слишком восторженно… У тебя вообще все было написано на физиономии.

— Между прочим, ничего смешного. Если бы вы не пришли тогда до аварийной связи – нам пришлось бы идти вас искать. А позволь спросить – где? Там есть куда лететь… и очень далеко. И, между прочим, у нас на  следующий день была «пятерка» на того же Блюхера. Об это вы, видимо, вообще не задумывались… — Колька раздраженно умолк, глядя в дымное облако под потолком. – Странные, однако, у вас отношения с Андреем…

— Странные… — тихо повторила я. – Ничего тут странного нет. – Я посмотрела Кольке в глаза. – Просто несколько лет назад он сделал мне предложение, и с тех пор у нас на каждом восхождении происходят полусемейные скандалы. Сколько гор – столько скандалов.

— Стоит ли для этого лезть так высоко?

— Конечно, нет. Но для него это — единственный шанс поговорить со мной тэт-а-тэт.

— Но так же нельзя ходить…

— Нельзя. Но ведь сам знаешь, что часто приходиться идти в одной связке не с тем, с кем хотелось бы… А потом, никто, кроме тебя, этого не знает…

— И поэтому вы ушли с «Коммунаров»?

— И – поэтому. Там много чего было, о чем не говорилось на разборе. Главное – лед и очень много летело камней

… Да, сыпало там тогда сильно. Я выпустила Андрея на всю веревку, а он все просил еще хоть метр. Видно, уж очень нездорово ему было останавливаться на том участке.  Я подошла вплотную к крюку. А Андрей просил еще хоть полметра. Я почти легла на склон, выдав всю веревку до последнего сантиметра. Теперь я была намертво притянута к крюку за грудную обвязку. И вдруг я услышала изменившийся голос Андрея: «Камень!» и характерный жужжащий звук. Камень величиной с банку от примуса ударился о лед рядом со мной и ушел вниз по склону. Я даже не успела испугаться.

— Все в порядке! – крикнула я наверх.

— Страховка готова!

— Пошла!

Когда я подошла к Андрею, он только спросил:

— Ну, как?

— Нормально.

— Ну, иди…

— Выдавай!

Колька откинулся на спинку кресла. Затем придвинул к себе стакан, помедлил и усмехнулся. Пить не хотелось…

«Да, Николай Евгеньевич… И вот сидишь ты в баре с молодой красивой женщиной, а на пальце у нее – обручальное кольцо. И что самое прискорбное – ты уже без этой женщины не можешь. И остается тебе только пить и молчать. Молчать и пить. И вспоминать, как падали звезды…

… Неправдоподобно большая луна споткнулась о черный гребень, качнулась и скатилась куда-то в соседнее ущелье. Ночь упала на поляну, спугнув остатки тумана. И сразу за ней, перечеркнув полнеба, упала в речку звезда. Всплеск и – снова тишина.

Мы стояли, обнявшись, и смотрели в черноту над головой. Вот еще одна звезда дрогнула, мгновение помедлила и сорвалась вниз. Она упала в траву на том берегу.

— Смотри, еще одна! И еще…

Звезды падали тяжелыми каплями. Они застревали в ветвях елей, скатывались в речку и шелестели по крышам палаток. Звездопад усиливался и, наконец, превратился в настоящий ливень. Мы стояли,  запрокинув лица, и боялись шелохнуться. А звезды сыпались на плечи, путались в волосах, падали к ногам.

— Молодые люди, мы – закрываемся. – Бармен одарил нас инквизиторской улыбкой.

Мы вышли на пустынную улицу. Недавно пролившийся дождь блестел на асфальтовой спине тротуара. Было удивительно тихо, лишь одинокие фонари вздрагивали от звука наших шагов.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Да, – тихо ответила я.

Колька остановился, растеряно провел рукой по лицу, и вдруг шагнул ко мне и схватил за плечи…

— Да, — уже громче ответила я, глядя ему в глаза.

*   *   *